Копипаста:Однажды посреди степи
Где-то вдали затихали разрывы снарядов. По черной обгорелой земле, пропитанной кровью так, что она превращалась в почти что жидкую кашицу, полз человек, таща на себе нечто похожее на бесформенный куль.
- Мыкола, та кинь мене!
У говорившего не было ног. Вместо них почти до пояса болтались лоскутья кожи и сухожилий вперемешку с обрывками буро-зеленого хб. Кровь уже перестала хлестать ручьями из оторванных конечностей и теперь равномерно лилась, размазываясь под волочимым телом и оставляя сгустки грязной скомканной земли.
- Ни, Тарас, я тебе не покину. Закрий хайло, сучий ти син, та лежи мовча.
Раненый снова начал громко стонать, переходя на вой. Дотащив его до травяного бугорка, Мыкола осторожно подложил ему под голову пустую фляжку. Тарас бессвязно что-то бормотал в бреду, временами забываясь, а потом снова начиная громко и протяжно вскрикивать.В аптечке ничего не было. Да и самой аптечки не было. Где-то рядом, за сопкой, оглушительно ухнуло. Зазвенело в ушах, неприятно, сводяще.
- Тарас, ти мене чуешь? - Мыкола принялся тормошить теряющего сознание товарища, шлепая его по ввалившимся щекам. - Та видповидай ж мени, блядовий син, не мовчи! Говори зи мною! Глаза умирающего чуть приоткрылись. Мыкола наклонился к самому его лицу, почти лег на тело, чтобы получше разобрать шепот.
- Чуеш мене? Чуй мене, - его речь прервалась потоком булькающего кашля. Солдат захлебывался, отхаркивая куски крови. - Навищо ти мене не кинув? Тягнув мене стильки, а я взяв та сдохнув... Он попытался улыбнуться и голова его запрокинулась набок от усилия.
Мыкола сжимал его за голову грязными окровавленными руками с сорванными ногтями. В глазах умирающего отражалось синее небо с бегущими по нему белыми беззаботными облачками. Такое синее небо. Почему он до этого не замечал, сколь оно красиво и бездонно? На краю неба кучей повисли тяжелые синие тучи, словно свинцовые подушки, быстро уносимые ветром вдаль. Еще час назад пролился короткий, но сильный дождь, омывая израненную землю от копоти и помогая крови впитаться в чернозем.
Откуда-то при совершенно ясном небе налетел дождичек, неугомонно стукая по каске. Мыкола плакал. Слезы его катились на испекшееся тарасово лицо. Он держал его в ладонях, прижимая к себе и целуя в закопченный лоб, в запавшие щеки и яростно рыдая. Где-то недалеко весело щебетал желтохвостый жаворонок, беззаботно носясь над землей.
- Чуй..- снова заговорил умирающий, едва приходя в себя, - а ти звидки сам? А то ми знаемо... два дни всього... а як, - он захлебнулся пошедшей горлом кровью.
- З Ужгороду, - тихо сказал Мыкола.
- А я... Я, - Тарас кашлял, - з Львиву. Мыкола, - тихо позвал он.
- Що, - Мыкола вцепился взглядом в его глаза.
- Як ти думаеш, ми пэрэможемо?
- Звичайно пэрэможемо, ти що, - взахлеб заговорил Мыкола, - ще погуляемо у донецьке та ростови так, що тырса сипатися буде! З тобою погуляемо, чуй мене! Кацапок попсуваемо уйму, ооо! Чуешь, ни?
Тарас изобразил какое-то подобие улыбки. На полнеба повисла красивая радуга, преломляясь в последних каплях дождя.
- Мыкола...
- Що, друже?
- А тебе хто будинки чекае? Дивчина у тебе е? Моя Алэська мене вже не дочекаеться...
- Мамо чекае. Немае в мене никого, и дивчины немае. Не було николи. Що ти таке говориш, що нэ дочекаеться..
Тарас тихонько смеялся.
- Мыкола, так ти що, пыдор?
- Та що ти таке говориш, Тарас?! Який ж я тоби пыдор?
- Та я бачив, як ти на взводного дивився. На дупу його. У тебе дивчина хоча б раз була? Йибав кого, ни?
- Никого нэ йибав...
Мыкола смущенно молчал. Щеки его медленно покрывались румянцем. Тарас едва слышно прошептал что-то, как бы подзывая друга к себе. Мыкола навалился на него почти всем телом, чтоб лучше слышать.
Губы Тараса шевелились.
- Чуй, друже.. Мыкола, чуй, що я тобi скажу. Якщо хочеш, можеш мене трахнути. Я усе одно ничого вже не видчуваю. В мене хребет впоперек перебитий, усе що нижче я не чую.
Мыкола остолбенел от таких слов. Однако Тарас подбодрил его снова.
- Розстебни мени портки.
Непослушными руками Мыкола стал искать застежку на штанах. От брюк его товарища осталась лишь держащаяся на армейском ремне неширокая полоса ткани вокруг того, что раньше было бедрами и ягодицами. Мыкола долго копался с ремнем, он был туго затянут, и не получалось расстегнуть. Наконец, упрямая пряжка со звонким щелком поддалась, и ослабив ремень, Мыкола стащил с окровавленной нижней части товарища остатки штанов.
- Смоктай мени, - едва слышно прошептал Тарас, - смоктай його, смоктай.
Мыкола наклонился над ним, взял в рот окровавленный висящий кусок плоти и принялся его старательно посасывать, размазывая густую кровь по губам и внутри рта. Рот заполнился тяжелым железным привкусом. Тарас лежал, не подавая признаков жизни. Возможно, он уже умер. Возможно, этот обрубок был аппендиксом или фрагментом прямой кишки, разорванной снарядом. Мыкола не знал. В рот попало что-то вонючее, похожее на гной или дерьмо. Мыкола с отвращением сплюнул. Ошметки желто-красной плоти застревали меж зубов как мамины помидоры.
- Тарас, я тебе хочу, - с вожделением прошептал Мыкола, - хочу вийти тоби у зад.
Он приподнял товарища, взяв его на руки. Внезапно, тот заныл и громко заскулил. Видимо, его слова про то, что он ничего не чувствует, были ложью.
- Тихише, тихише, чучучу, - принялся успокаивать его Мыкола, покачивая на руках, точно раскричавшегося ребенка, и гладя по волосам, но Тарас не унимался. - Зараз буде добре, - шептал ему в ухо Мыкола, - зараз ми тоби укольчик поставим, и буде добре.. Тоби буде добре, чуешь?
Он никак не мог попасть. Отверстия не было, вернее, весь низ тела представлял собой одно рваное отверстие.
- Та бля, - выругался Мыкола с досады, затем отстегнул от автомата штык-нож, и положив друга на землю, всадил сталь в рваное мясо, расковыривая его и делая в нем отверстие пошире и поглубже. Тарас зашелся в крике. Мыкола навалился коленом ему на грудь и надел каску на лицо, придавливая брыкающегося товарища к земле и заглушая его крики. Наконец, отверстие было сделано. Мыкола лихорадочно зашарил по карманам, что-то ища, но никак не мог найти. Наконец, из тощего вещмешка он извлек на свет маленький, заветрившийся кусок сала. "Зараз, зараз, - шептал он, - усе буде, зараз буде добре, и тоби и мени буде добре" Тарас лежал на земле, изредка подергиваясь и тихо мыча. Трясущимися руками Мыкола смазал член салом и натер им окровавленную мясную дырку. Потом он лег на товарища всем телом, отодвинув каску с его лица. Член без сопротивления вошел в горячее скользкое нутро. Мыкола стал двигать тазом, ритмично пронзая человеческий обрубок членом, нежно держа голову друга, целуя и поливач ее своими слезами. Он тыкал куском сала в омертвевшие губы, мазал им по заострившемуся носу и плакал.
- Поиш, друже, ну поиш ты, я тебе прошу. Ну поиш ти! Що ж ти не иш сало? Бачь, яке воно смачне, спробуй. Усе буде добре в нас с тобою! Пэрэможемо. Як ми с тобою запануемо, братэ мий, а! Будемо йибати дивчин з тобою, дивок, говорю, будемо псувати. Ой.. А писля у киив поидымо, там уси дивчины будуть наши, чуеш, що я тоби говорю? Йдем таки по крещатику уси у нашивках, а дивки за нами. А? Подобаеться тоби так, а, дидьков син, подобаеться, я тебе пытам? Що мовчиш? Тягнув тебе на хребтине стильки. До мамы моей поидемо, в гости, уси в орденах. Знаеш, як вона клецьки готувае, а? Ни дидька ни знаеш ти, таки смачни клецьки сготувае, проковтнеш уси и ще просити будеш. И христина мени буде кохати. Курва. Шлендра сука. Христина. Весь у блискучках я, розумиеш? Христина сука буде мени кохати. Я ж и кохав, а вона з панарчуком.. Блядь ебана. Христина. Буде мене кохати. Кричи, братэ, Слава Украини, що ж ти мовчиш?
Член елозил по крови и говну, терся о разорванный кишечник, изредка натыкаясь на что-то твердое. Дерьмо вываливалось Мыколе на штаны, но он того будто не замечал. Плакал и кричал "Слава Украине!", обнимая друга и держа его голову в руках. Сало запуталось в черных волосах Тараса, которых уже больше никогда не коснется ласковая Алесина рука.
Рядом оглушительно рвануло. Все зазвенело, разорвалось, перевернулось, рассыпаясь ярким новогодним конфетти. Мыкола стоял на четвереньках, присыпанный землей, держась за звенящую голову, затыкая уши и выводя невероятные звуки округлившимся, не хотящим закрываться ртом. В шести метрах от него лежал распухший, растекающийся черной кровью по земле большой кусок разорванного мяса, еще полчаса назад называвшийся человеческим именем. В штаны Мыколы лилась жидкая дрисня.
Он встал, пошатываясь, схватился за голову, будто пытаясь что-то сказать или крикнуть, но изо рта лишь с шипением выходил пустой воздух. Сняв со спины кишки, он приспустил штаны, и с мычанием, видимо изображающим смех, всунул член в самую широкую и толстую и принялся ею дрочить. Под ногами валялось что-то круглое, все обвалянное в серо-бурой пыли, похожее на маленький шерстяной арбуз. Мыкола с размаху пнул его, рассмеявшись, потом присел над ним раскорячившись и стал на него срать, хохоча и размазывая говно по ляжкам. При этом он пытался мычать украинский гимн. Испражнившись, он сел на корточки, и найдя в этом круглом отверстие, с размаху вставил в него свой перемазанный в говне и крови член и стал чуть подпрыгивать и опускаться, сидя на корточках. Ыааааа Уааааыыыыыы ыыыыоооааа аааыыааа, - победоносно разносилось над травянистыми буграми, перекрывая щебет испуганных жаворонков и звон июльских стрекоз.
Оглушительно ухнуло, во второй раз, и его пение оборвалось навсегда.
Откуда-то издали доносился знакомый рев бтровских моторов и железный лязг траков. Пехота шла в наступление. Солнце после дождя палило неимоверно, играя бликами на запыленной валяющейся каске и застенчиво касаясь кусочка непонятного цвета материи с желто-голубой нашивкой. За надсадным визгом снарядов - в траве, воздухе, затянутых ряской болотцах, под обгорелой изуродованной землей - продолжала кипеть буйная, несломимая, многоцветная Жизнь.